смертельный сопливый номер)

[elle-nie]

И вот, я решилась на смертельный номер... А именно - выложу один отрывок по данному циклу, который валяется ещё с осени. Помните, как-то я говорила что-то о сопливой вампирской истории? Так вот, это оттуда - пусть тут пока ничего ещё не ясно.

Помните нашего сурового дядю? Ну так у меня ведь кто угодно в момент соплями обрастёт, дай только волю))

И да, предупрежу: ХЗ, когда будет продолжение конкретно этого безобразия. Может, завтра, может, и через год. Ну, зато постараюсь что-нибудь другое выдать... И может, даже получится.

Наслаждайтесь, друзья - и не говорите, что вас не предупредили о соплях)

Огонь мирно потрескивал в камине, создавая иллюзию уюта. Всего лишь иллюзию, ибо на самом деле в доме давно царили запустение и холод. Но за окном почти наступила ночь, комнату освещали только две свечи, стоявшие на столе, и в полумраке, при их слабом свете, это было не так заметно. Если бы кому-нибудь сейчас довелось попасть сюда впервые – он вполне мог подумать, здесь всё совсем как должно быть, как было когда-то. Тихо, размеренно и благополучно.
Однако, всё было не так. Давно уже.
Огонь отражался в лезвии сабли, висевшей на стене – прекрасного экземпляра коллекции, которой некогда гордился дом д’Эстин, коллекции, от которой теперь мало что осталось.
- Элления?
Огонь отражался в её глазах.
Огонь гармонировал с её волосами – они тоже были будто сделаны из огня. Красные, как пламя. Глаза её были зелёными – пусть при скудном освещении этого не разглядеть – и такого же цвета платье на ней. Бархатное, с вычурной вышивкой, некогда богатое и нарядное, спрособное стать мечтой самой взыскательной модницы, теперь местами потёртое и поеденное молью, однако будто изо всех сил пытающееся сохранить былое великолепие. Йозеф сам подобрал его в гардеробе своей сестры, давно покинувшей дом – и надо сказать, подобрал со вкусом.
- Элления...
Но Эллении, казалось, было всё равно. Её глаза смотрели в одну точку – на огонь, будто ничего при этом не видя. Её разум был где-то не здесь. Если он вообще был.
- Элления, выпей вина.
Йозеф взял бутылку и наполовину наполнил потускневший бокал, стоявший на столе перед Элленией. На мгновение она перевела застывший взгляд сначала на йозефа, затем на вино. Послушно взяла бокал со стола и сделала глоток.
Йозеф изо всех сил пытался отогнать тревогу, подступавшую к сердцу. У него не сильно получалось. Он подошёл к окну, выглянул на улицу – там уже совсем стемнело – задёрнул тяжёлые гардины. Вернулся к столу, отодвинул свой стул и уселся спиной к камину, напротив Эллении, которая теперь как будто изучала содержимое своей тарелки. Тушёное мясо, даже с соусом. Нехитрое, простое блюдо.
Он наполнил свой бокал вином почти до краёв и залпом осушил почти полностью в надежде, что это поможет успокоиться и привести мысли в порядок.
- Поешь. Тебе обязательно нужно хорошо поесть, они наверняка тебя там не баловали. К тому же, я приготовил всё это сам. Специально для тебя. Я старался.
Он и вправду старался: достал из полгреба лучшее вино (благо, запас вина был по-прежнему немалым), приготовил ужин и накрыл на стол (это не составляло ему труда, он давно уже привык всё делать сам), развёл огонь в камине и зажёг свечи. И это платье на Эллении...
- Теперь всё будет хорошо, поверь мне.
Сказанное, однако, звучало так, будто он до конца не верил собственным словам. Больше пытался убедить себя, нежели её. Подбодрить – и словами, и действиями, упорно создавая и поддерживая вокруг иллюзию роскоши, когда-то действительно царившей в доме. Не замечая, как далеки те времена, как нереально их вернуть.
Йозеф не знал, что ждёт их теперь, как жить дальше. Неизвестность подступала с каждым днём и пугала всё сильнее, но он всеми силами стремился отогнать мрачные мысли. Хотя бы на этот вечер. Устроить маленький праздник для себя и своей возлюбленной, попытаться отвлечься...
Элления, повинуясь его словам, взяла вилку и съела один кусочек мяса, самый небольшой. Потом – ещё один, хотя делала она это апатично, без аппетита и удовольствия. Йозеф присоединился к ней, занявшись содержимым своей тарелки. Молча и неторопливо съели они скромный ужин, затем допили вино – впрочем, пил в основном Йозеф, тщетно пытаясь согреть душу и тело. Тело его больше не грелось от вина, а душа, вопреки всему, тяготилась под бременем печали и беспокойства. И он почти не чувствовал опьянения, как ни хотел сегодня забыться.
Потом Элления отодвинула тарелку, посмотрела Йозефу в глаза и неожиданно спросила:
- Зачем они это сделали?
Это была первая осмысленная фраза, произнесённая ею за сегодняшний день, с тех пор, как она вошла в его дом.
- Почему они меня туда отправили? Я им не нужна, да?
Йозеф задумался. Вопрос поставил его в тупик, он не знал, что ответить. Как ей объяснить? Сказать правду – мол, да, ты не нужна своей семье, ты для них обуза, уж извини, дорогая. Придумать по-быстрому какую-нибудь ложь? Ничего не приходило в голову сейчас. Как-нибудь уйти от ответа?
- Ну... – Йозеф помялся, - это уже не важно. Я теперь с тобой и не дам тебя в обиду. Ты нужна мне.
Элления ничего не ответила, только продолжала молча смотреть на него. Взгляд её был всё таким же апатичным, застывшим, всё также отражал пламя. Танцевавшее в камине – и немного гипнотизировал.
- Знаешь, уже поздно, - пойдём, я отведу тебя наверх.
Он поднялся из-за стола. Галантно помог Эллении, когда она всё также послушно встала. Отодвинул её стул, а затем задвинул обратно. Затушил одну из свечей, стоявших на столе – вторую же взял с собой и, обняв Эллению за плечи, повёл прочь, оставляя позади мрачный пустой зал. Скоро догорит огонь в камине, комната наполнится тьмой и холодом. Ночью сквозь щели в оконной раме войдёт ветер и начнёт безнаказанно гулять из угла в угол – к утру здесь будет также уныло, как всегда.
Они двинулись по коридору, мимо стен, на которых красовались покрытые пылью и никому уже не нужные портреты родственников и предков Йозефа; портреты неизвестных, но красивых людей; просто картины – работы, принадлежащие кисти талантливых мастеров.
Отец Йозефа с юности питал слабость к оружию, знал в нём толк, как никто другой. Он сумел без особого труда увлечь своей коллекцией сына. Страстью же матери, среди всего прочего, была живопись. Семья д’Эстин всегда славилась отменным вкусом во всём, что её увлекало, и во всём старалась разобраться как можно лучше. Это, видимо, было в крови.
Кое-где, впрочем, на стене проступали светлые пятна – следы картин, когда-то висевших здесь, но ныне нашедших нового владельца.
Они поднялись по лестнице и вошли в небольшую спальню на втором этаже. Такую же тёмную и мрачную, как гостиная – только меньше. Поставив горящую свечу на прикроватный столик, Йозеф помогал Эллении справиться с застёжками зелёного бархатного платья. Фактически, сам раздевал её, и пока возился с очередной пуговицей, очередным крючком – она неожиданно спросила:
- И я теперь буду жить здесь? У нас правда всё будет хорошо?
- Конечно, останешься, - ответил он, глядя ей в спину.
- Ты действительно не вернёшь меня к семье?
- Ни за что. Как тебе могло такое прйити в голову?
Она ответила продолжительным молчанием. Затем задала следующий вопрос.
- Мы будем счастливы?
- Мы... мы будем стараться, - это прозвучало не слишком убедительно, с сомнением.
- И мы никогда не умрём?
Этот вопрос был самым неожиданным. Откуда у неё такие мысли?
Йозеф задумался.
- Наверное, - тихо, не уверенно, проговорил он, - если постараемся очень сильно.
Как скоро умрёт он сам? Никогда или вечность спустя? А может, скорее, чем думает? Ещё раньше, чем дух успеет покинуть тело – и превратиться в живого покойника, без чувств, буз мыслей. Или просто сойдёт с ума. Вдруг он уже разлагается там, внути, медленно и пока незаметно даже для себя самого, не то что окружающих? Вдруг находится на пути к этой участи?
И что тогда будет с Элленией?
Вопросы, вопросы... Ни на один невозможно найти ответа.
Она забралась под одеяло.Он пожелал ей спокойной ночи, сам же долго сидел на краю кровати, разглядывая пламя догорающей свечи и воск, медленно стекавший к основанию подсвечника, образуя причудливые узоры. Это успокаивало.
Слушал ровное дыхание Эллении. По-видимому, она уснула быстро – он же не хотел спать совершенно, сон не шёл, как ни желал бы Йозеф его призвать, встретить и пасть в его раскрытые объятия, дабы хоть на несколько мгновений забыться. Не думать, не чувствовать, не видеть, что происходит вокруг. Не вести бесконечных споров с самим собой, а просто лежать под покровом мрака. Быть может, видеть сны. Если повезёт – пряитные.
Темнота вокруг – в углах комнаты, у мрачных стен, там, куда не дотягивался слабый огонёк свечи – кишела призраками. То были тени и отголоски прошлого, всей долгой жизни, что видел дом. Бурной и разнообразной, иногда счастливой, иногда печальной. Здесь каждая из сохранившихся вещей могла поведать историю, а порой казалось, что вот-вот послышатся шаги в коридоре - эхо прошлого, запомненное стенами, или наваждение. А вдруг утром выяснится, что всё совсем как лет десять назад, то, что произошло после – просто долгий страшный сон, который наконец закончился? Как в одной старой сказке...
Хорошо бы. Но жизнь, прожитая здесь, давно уже и неумолимо клонилась к закату, не желая продолжаться. Она итак успела побыть долгой и насыщенной, а былого не вернуть, как ни старайся.
Он встал, взял свечу с тумбочки и, прикрывая её ладонью от сквозняков, покинул комнату. Он старался быть как можно бесшумней, чтобы ненароком не разбудить Эллению. Она заслужила отдых, тишину и спокойствие, ей итак досталось – и раз уж хоть кому-то, не взирая ни на что, удаётся так крепко заснуть – пусть насладится сполна своим отдыхом.
А Йозеф пошёл по коридору, в соведнее крыло – в фамильную библиотеку. Книги были ещё одной страстью и гордостью семь д’Эстин. В их коллекции попадались действительно ценные и редкие экземпляры – большинство которых тоже теперь распродавалось или пылилось без дела. В былые же времена они являлись не просто предметом хвастовства и элементом богатства – нет, семья умела ценить знания, бесценные сведения, содержащиеся под обложками, скромными и потёртыми или богато украшенными.
Он с детства любил приходить в библиотеку, когда хотелось подумать или помечтать в одиночестве, когда требовалось поразмышлять над чем-то важным. Привычка сохранилась.
Йозеф зачем-то задержался у зеркала в коридоре, пролил тусклый свет свечи на егт мутную поверхность и встретился взглядом со своим отражением. Посмотрел – оно взивало в ответ с некоторой укоризной... Или он тоже сходит с ума?
«Ну и что ты теперь собираешься делать? Как жить дальше?» - мысленно спрсил себя.
Увы, ответа на этот вопрос он не мог найти ни в одной книге, при всём желании. А тем более этого не могло сказать собственное отражение.

…усевшись в старое, знакомое ещё с детства кресло, он наблюдал, как догорает свеча, как обтекает воск. Тонкие белые струйки стекали по резной ножке подсвечника прямо на стол – у основания свечи для них уже не было места – и застывали там небольшими объёмными лужицами.
За окном завывал холодный, не знающий пощады, ночной ветер. Если он собирается сидеть здесь до утра – надо бы, наверное, затопить. И принести ещё свечей.
Однако, это подождёт. Обойдётся.